Бредбери, Азимов и эшафот

Больничка — благословенное место! Впрочем, и до нее я осилила почти половину Бредбери. И выяснила, что я его не люблю, оказывается. Ибо он ужасно спокойно относится к тому, что для меня ненормально. Он вырос в американском обществе, и говорит о тупости, узости мышления, грязи, как о чем-то подразумевающимся всегда. Его герои не могут найти выход, потому что его нет — в его мире, во всяком случае. И это ужасно. Даже милое "Вино из одуванчиков" — про злых, на самом-то деле, детей.

Азимов сначала показался однообразным. Лишь потом стала выстраиваться структура. Забавно — он заменил все допотопные коллизии долга / совести, любви / преданности, работы / удовольствий лишь тремя законами роботехники. И это сработало. Вокруг них можно плясать столь же бесконечно.

Некоторые рассказы дают почву для размышлений. Например, "Братишка". Завели подростку игрушку — робота ему под стать. Которого можно бить, с которым можно играть (и всегда выигрывать), оттачивать, так сказать, свое лидерство. Робот не обижается, и находит время поддерживать мать, помогать ей с покупками. Вежливый, безотказный. А сын, конечно, типичный американский подросток-грубиян. Пожар. Мать бросается в огонь и выносит... послушного и доброго робота, бросив там же своего грубого сына. Вот так фокус, но разве глупо из двух детей выбрать более почтительного?

Нереально. Почему? Потому что у человека тоже есть свои "законы роботехники": потомство всегда важнее всех прочих. Каким бы грубияном сын ни был, он — сын. Хотя чем сильнее логика и мозг, тем выше шанс самостоятельного решения, не навязанного гормонами...
Но все же — чужой и ласковый ценнее своего гада? Да или нет? В моей системе ценностей да, хотя критерии будут смещены к мозгу, а не к почтительности. Умный и добрый свой априорно, важнее надутого дурака — даже если он рассыпается в заверениях преданности.

Кровь на самом деле почти всегда не при чем. Просто ее запах заставляет нас менять критерии приязни. Вот этот беспринципный блондин — свой, а значит, я люблю светлые волосы, хитрость и изворотливость. А прочих — на эшафот.

А меня — спаааать.

P.S. кстати, про наш мир сегодня писать реально скучно. Нам все дозволено. Нет тайн, запретов и коллизий. Можно все, что хочешь — и никто не вправе тебя судить. Какие-то пережитки еще есть, да. Мама там может не понять, девушка попасться цивильной. Но на самом деле возможно всё. Можно трахаться с двумя или четырьмя, или хоть каждый день с новыми партнерами. Можно уходить и возвращаться. Можно сидеть без работы и можно упарываться на работе. Чтить стариков и слать их нахер. Можно набрать кредитов и крутить фиги банкам. Нет практически никаких шаблонов; везде мешанина из традиций, и никаких жестких правил. Не нравится в этой компании какое-то ограничение? иди в другую, там наверняка его нет. Есть другие.
Мы как-то дивно близки к тому моменту, когда каждому придется реально ДУМАТЬ своей головой, прежде чем сделать то или иное действие; когда запреты будут исходить изнутри, из собственных ценностей, а не падать сверху каменным идолом. Общество, конечно, как всегда поделится — и будут полные скоты, и анархия, агрессия, ярость, жестокость. Но ведь будут и разумные силы. И если они смогут уравновесить хаос, если, если только... вот это будет круто.

Разговоры

— Я все равно чувствую себя... Ну не виноватой, но не совсем правой в таких желаниях. Все-таки полностью разрешить моральную дилемму не удается — можно ли оставаться хорошей, когда испытываешь наркотическое удовольствие от чужой боли, принесенной на блюдечке.
— Можно. Дело не в боли. А в воле. Ты делаешь со мной только то, что я разрешаю. А боль — лишь вид рецепторного отзыва. Такой же как щекотка или поглаживание.

Моя прекрасная скучная жизнь.

"София-Доротея была единственной дочерью и наследницей. К ней сватались принцы, герцоги и даже шведский король, но в возрасте 16 лет ее против воли выдали замуж за двоюродного брата. Брак был чисто династический — мать жениха польстилась на предложенные деньги. Союз оказался несчастливым, София-Доротея не любила мужа, а его мать, в свою очередь, ненавидела и презирала невестку. Супруги часто и громко ссорились, и после рождения двух детей курпринц вернулся к своей давней любовнице и стал пренебрегать женой.

Тогда София-Доротея сблизилась с шведским графом Филипом фон Кенигсмарком, с которым в юности была связана платоническим чувством. Они вступили в тайную переписку и, по-видимому, в любовную связь. Об этом узнал курпринц, последовали скандалы, во время которых курпринц поднимал на жену руку. После этого София-Доротея при участии своего любовника стала планировать побег от мужа; однако попытка закончилась неудачей. После одного из ночных свиданий с Софией-Доротеей Кенигсмарк исчез из замка Лейн — предположительно, он был убит. Курпринц Георг Людвиг развелся с Софией-Доротеей, лишил ее титула и заточил в замок Альден. Ей запретили видеться с детьми и с отцом. В замке она провела оставшиеся 32 года жизни".

Попадаются на глаза какие-то сухие факты-истории-события мохнатой древности, и поверить невозможно, что кто-то так жил. Что сама жизнь, и уж точно — ее качество и удобство — зависела от чужих и равнодушных людей, которые могли убить или закрыть в тюрьме, запретить уезжать или возвращаться, лишить денег, имени, надежды... И даже сбежать от них и начать жизнь где-то заново невозможно. Жуть. Порой отвлекаясь от книжек, где героям постоянно приходится делать выбор между умирающими близкими, своей мучительной кончиной и неизбежным концом Света, и радуюсь: господи, как же славно, что я так скучно живу!

Белая голубка Кордовы или родственные связи

Я долгое время, каюсь, кичилась собственными достижениями. Мол, была такая вот скромная, тихая, глупая девочка, которая боялась себя и людей, а потом — благодаря мне и обстоятельствам — выросла в меня, которая, несомненно, офигенная и от девочки сильно отличается. И всегда фыркала на тему "проявления характера в детстве" — человек строит себя сам, говорила я, а детство это просто период куколки, по которому ничего не видно.

Но почитала я Рубину (а у нее вечно половина проблем и решений надо искать в прошлом героев), и пошла лифт красить. И вспомнила в процессе, что я еще лет в 9-12 ходила "облагораживать" помойки, собирать мусор вдоль ручья и красить найденными остатками какие-то левые заборы, примыкающие к детской площадке. Вспомнила, как я отняла у папы светильник, подобранный им на помойке (который мама с братом вообще просили выкинуть сразу же), отчистила его и обнаружила, что он медный, блестящий и офигенный. Была заучкой, да — но заучкой спортивной, ведь бегала же я несколько километров по утрам по собственной системе, лазила по деревьям, в море заплывы устраивала, даже когда осенние шторма начинались... Да и развлекаться по БДСМ-ному я начала — когда? В четыре, пять лет? Когда меня впервые торкнуло? Дневники писала, как только писать научилась. Письма посылала по всей России, раздобывая адреса через журналы с перепиской...

И вот что-то мне некомфортно стало после этого всего, по здравому размышлению. Ведь если мы так рано проявляем свои качества, то от кого они зависят? Явно не от нас, получается. На что ты можешь влиять, если у тебя еще даже мыслей толком нет. Выходит, все-таки без толку радоваться своим построениям. Они все просто ложатся удачно на ту базу, которую нам дали.

А кто дал? Родственники? Хм...

ВЫ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ, ЗЕМЛЯ-ТО КРУГЛАЯ!

Спасибо всем тем, кто мне это говорил, до меня дошло. Постараюсь записать словами, которые, возможно, смогут дойти до кого-то даже сквозь восхитительный дурман влюбленности — хотя, если честно, памятуя силу наркоты, едва ли кто-то сможет ей сопротивляться.

Вообще, конечно, этот мой тезис несколько обесценивает любовь всю, даже взаимную. И это все-таки неслучайно, ибо я по-прежнему считаю, что ценность любви в мировой культуре изрядно, я повторюсь — ИЗРЯДНЕЙШЕ преувеличена. Это дико эгоистичное чувство, уходящее корнями и вовсе в какую-то совершенно банальную и утилитарную репродукцию популяции; но мы из нее сделали не просто культ, а КУЛЬТИЩЕ, на базе которого строится абсолютно все общество, становятся возможны любые манипуляции, оправдывается любая ересь. Если бы люди хоть чуть-чуть умели абстрагироваться от своих болячечек, у них было бы столько сил и времени на по-настоящему важные вещи... Но зачем? Ведь наркотик дает абсолютно весь спектр ощущений. Зачем добиваться чего-то, изменять мир, строить, проигрывать, вкладываться... Зачем ввязываться в войну, если можно завоевать не страну, а одну женщину, ставшую для тебя СОРАЗМЕРНОЙ этой самой стране, и чувство испытать ровно то самое, которое полководец ощущает, врываясь в сданный город? Мелко, мелко; и чтобы прикрыть эту суету — сотни лет красивейшей лжи себе, в лучших традициях любых религий. Ах, вы вторгаетесь в святая святых, извольте снять шляпу и говорить вполголоса! Как?! Вы смеете сомневаться?! Дуэль!..

Нет. Бывают и правда Великие Чувства. Но они обычно у Великих Людей. Просто размер личности диктует широту всех движений. А когда маета на личном фронте заменяет все движения души... это так... низко. И прикрывать это фиговым листочком Возвышенных Чувств еще более отвратительно.

До меня же наконец дошло, что такое вот эта самая Ужасная Безответная Любовь. Когда в окно бросаешься, кулаки разбиваешь о камни, с мрачной радостью моришь себя голодом и тд. Это просто ебанный этап жизни, вообще не связанный с тем, кто тебе подвернулся. Как первое слово, первый зубик, первые месячные, пубертат и климакс. Можно просто запомнить — адекватности в тебе в этот момент не больше, чем в ненависти к миру в ПМС. Ты получаешь массу наркотического удовольствия от присутствия этого человека, от каждого его слова или движения, от самого факта его существования... Практически невозможно смириться с такой априорной любовью в свой адрес — мало того, что оно балует со страшной силой; так еще и любящий все же не ангел, как правило, и в какой-то момент начинает хотеть ответа, или подозревать, что его хотят удалить от объекта зависимости, отчего становится невыносим. Также, как мама не становится ни хуже, ни лучше в момент, когда ребенок вдруг начинает ее любить больше всех, а потом ненавидеть — всего лишь этап взросления, через который так или иначе прошли все мы. Надо научиться, что как бы тебе ни хотелось, есть свои игрушки и игрушки чужие. Которые можно попросить — но тебе могут отказать, и это не трагедия. Так же и с людьми. Наступает период в жизни, когда тебе приходится сознавать, что они не создавались для того, чтобы стать твоими рабами — или господами, что суть одна и та же иерархическая связь.

В этот момент надо снять с люстры трусы, извиниться и уйти. Чтобы потом с кем-то другим построить НАСТОЯЩИЕ отношения, не основанные на этом ебанном пиздеце в собственной голове.

Концепция не идет по пизде, ура!

Очень хочется верить, что все возможно.

Не в пошлом смысле всемогущества того, кто закрывает глаза на неурядицы в своей жизни и твердит, что все хорошо-хорошо-хорошо, превращая пустые слова в защитную мантру. И не в духе советского оптимизма, который предполагал непреложную возможность прогнуть ВЕСЬ мир так, чтобы тебе одному (или кучке с тобой согласных) было удобно. Мир разный, и это хорошо. Но. Почему я у себя дома должна следовать дурацким законам гравитации?

Очень хочется открыто заботиться, и не бояться избаловать.
Очень хочется говорить правду, и не бояться оттолкнуть.
Очень хочется создавать приключения, и не бояться потерять.

Очень хочется верить, что всякие глупые ограничения — в том числе моральные — нужны лишь тогда, когда собственный ум и сила воли недостаточны, халтурят и не срабатывают без внешних рамок. Мне снова начинает казаться, что я нашла напарника для развлечений — любых, какие только сможешь себе придумать — и я даже начинаю потихоньку возвращаться к мысли, что мои идеи были правильными, и лишь не верен выбор партнера. А не "все пошло по пизде, потому что все должно было пойти по пизде, ты же всеми силами этого добивалась".

Я просто хочу жить так, как я хочу, и предлагаю всем желающим войти в эту парадигму.

P.S.Да, и мне приятно, что бывшая девушка Костика приходит ко мне развлекаться.

Про центр мира

Почему-то именно сегодня вдруг ощутила необъяснимую свободу. То, что пугало, пугать перестало. Ну, получится из кого-то из нас балласт. И что? Никто не заставляет тащить напарника, будто ядро на ноге каторжника. Мы взрослые люди, состоявшиеся уже в любом случае. Я всегда могу сказать "Хватит." И просто стать самостоятельной единицей Вселенной. Со своим насыщенным графиком, с кучей мелких себялюбивых радостей. Я останусь собой даже после разрыва — наверное, это та мысль, которая не давала мне покоя до сих пор. Ведь с уходом Костика мне пришлось заращивать не одну дырку, а пытаться соединить вновь тысячи проводков, которые шли от меня к миру — но питались его кровью, его умением, его навыками и его верой в себя. Сейчас же мой мир выстроен, и его центр — во мне самой. И это так... захватывающе!

Стефания Данилова, внезапно

Первый этап в Москве — пытаться стать достойной клевых людей. Смотреть издалека.
Второй этап в Москве — научиться находить клевых людей. Подходить к ним. Пытаться говорить.
Третий этап в Москве — научиться чувствовать себя своей в компании клевых людей. Делать их своими, убеждать.
Четвертый этап — клевые люди приходят к тебе сами с выражением почтения и попыткой заручиться твоей дружбой.

У Стефании 30.000 человек в личной группе. Завести, что ли, тэг "тщеславие"?

Проклятая Саландер, рисковые полицейские, концепция полиаморности и как быть с тем, кто дергает тебя за косички

Проклятая Лисбет Саландер снова сожрала мою ночь. Забавно — второй раз ощущаю эти же эмоции, адреналин, страсть, ярость, триумф. Всем сестрам по серьгам! Книга в 700+ страниц проглочена залпом; девять утра, жар сменился пеплом, пришло чувство опустошенности и спокойствия — как после могучего оргазма. Зато вторичное прочтение дало мне шанс уследить не только за сюжетными перипетиями, которых уже более чем достаточно, чтобы перегрузить мозг любого объема, но и за общей концептуальной канвой. Например, коалиций всего три: злодеи-преступники, хорошие полицейские и наши ура-журналисты. Приятно, что все три группировки обладают офигенной силой и классными качествами. Они умные (за вычетом пары идиотов, которых воткнули больше для красоты), собранные, целеустремленные, достаточно аморальные, чтобы достигать поставленных задач не отвлекаясь на угрызения совести; по большому счету, все они готовы идти до конца, подставляя в том числе свою шею. По-моему, принципиально есть вообще только одна небольшая деталь, которая эти три кучки людей отличает: и полицейские, и журналисты готовы рисковать собой, чтобы прикрыть близких — а преступный мир с легкостью разменивает пешки, да и королей могут сдать, выторговывая свою свободу. Интересная мысль. Кроме того, все плохиши стремятся произвести впечатление; им важно, какие документы может предоставить человек, к какому клану он принадлежит и тд. А светлая сторона довольно спокойно относится к любым особенностям других людей — в том числе, к их способу самовыражения, к чертам характера (зачастую, даже весьма неприятным), к постельным выкрутасам и вообще предпочтениям в дружбе и личной жизни. Если ты делаешь то, что нужно, можешь быть кем угодно и вести себя как захочешь — ты все равно окажешься "своим", которого в случае чего спасут и прикроют. Даже собственным телом. Криминальный мир в этом случае представляет собой противоположность: можешь делать, что хочешь, лишь бы "лицо" сохранялось и выглядело прилично. Немного ассоциирую себя с персонажами — особенно импонирует их способность устраивать личную жизнь. Секс можно просто предложить, отношения прозрачны, взвешены, взрослы; ревность — атавизм, зато дружба в таком общении на первом плане. Черт, я начинаю сознавать, что к первой трети своей жизни и впрямь вплотную подошла к идее, что полиаморность возможна, причем не как сухая концепция, а как реальный факт биографии. Любить многих и не оказываться предателем? Хм.

Засыпаю, черт, надо бы взбодриться.

Забавно — если человек слаб, то у него гораздо больше возможностей, чем у сильного. В том смысле, что боксер, которого заслали на детскую площадку, скорее всего окажется повержен — ну не использовать же свои возможности против детей! А у детей таких ограничений нет, они априори знают, что противник сильнее их, и потому несправедливость уже налицо. Поэтому я легко могу побороть Хама — хоть и ощущаю при этом ставшую уже привычной неловкость. Не давать ему по шее за язвительность как-то глупо — ему самому не доставляет удовольствия моя сдержанность, иначе пропадает весь смысл дергать котика за усы. Но с другой стороны, набрасываться на него я не могу, он же не может мне ответить. Арр.