Не понимаю

Очень страшно от того, что я не понимаю, что именно является причиной близости. Я смотрю на тех, с кем мне хорошо сейчас, и понимаю, что чем ярче эмоции в плюс, тем сильнее они бьют, стоит только чему-то пойти не так. Я далека от концепции "лучше ничего, чем хорошо, а потом плохо" — всегда считала, что лучше и боль, и радость, чем серое и скучное ничто. Но я почему-то боюсь, что восстанавливаюсь не вся. Все-таки эти взрывы что-то выжигают во мне, и возвращение потом к общению с человеком действительно не становится возвращением — и Эральд, и Костик, были ли они изначально тем, что мне казалось и было ли что портить? Или это все субъективные ощущения, и на самом деле бояться нечего — ничего и не было, кроме шаткой влюбленности, которую можно поломать одним пальцем? Был ли мальчик? Если да, то почему оно все такое хрупкое и так легко превращается в кошмар для всех участников, из которого невозможно выбраться? Если нет... На этом мысль останавливается, пожалуй.

Тьфу, только мне начинает казаться, будто я что-то понимаю, как опять.

ХОРОШО ИМЕТЬ ПЛОХУЮ ПАМЯТЬ (полная версия)

"те, кого я считал врагами, просто делают мед".

Зуки: "Давно думаю: может, поэтому практически все люди перестают менять партнеров со временем? Не столько от усталости, сколько от того, что от каждого важного остается дыра, которую не заполнить абсолютно ничем. Навсегда. Со временем начинаешь чувствовать себя решетом таким темпом..."

Мне намного проще потому, что я забываю очень наглухо. Дырка затягивается, как прорубь в лесном озере посреди мерзлого января, вся боль вмораживается в прозрачный лед — разглядывай, сколько хочешь, верти с разных сторон, а потрогать не получится и в самую сердцевину не залезешь, там только смутное нечто клубится темненьким под толщей. Из кубиков этого льда вполне можно собрать удобоваримую стенку, и она будет прекрасно держаться. Ходишь так мимо, поглядываешь на трупы ужасов внутри стены — но они тебя не трогают, и ты их не трогаешь. Просто живешь рядом.

Забавно, что когда это все оттаивает, ничего разглядеть тоже не выходит: просто жижа растекается у твоих ног. Пытаешься увидеть там что-то, пинаешь носком ботинка то, что казалось страшным и ужасно важным; то что приходило в жутких кошмарах, перекрывало горло, грозило смертью — и даже вспомнить не удается, каким там оно было? Трехруким? Четырехглазым? Вот, кажется, глаз валяется. Это от него или от того монстра, который в 2012-м меня чуть не сожрал? Не помню, хоть убей.

С памятью еще что хорошо — забывчивость развивается, а не тормозится. Если постоянно резать кожу, в какой-то момент шрамы перестают зарастать нормально, так как ресурс соединительной ткани кончается. А память с возрастом только ухудшается; лед будет нарастать быстрее и мощнее. Так что не вижу повода тормозиться с риском — наоборот, чем старше становишься, тем меньшим жертвуешь. Острота ощущений притупляется, усиливается способность выбираться из любой задницы и привозить магнитики с посылов на хуй.

***
Помнить — это очень остро. Очень ярко. Часто — больно. Может быть, моя плохая память — осознанное решение? Может, острая память просто несовместима с моим темпераментом и влюбчивостью? Если бы я так же остро помнила каждый момент — твои длинные распущенные волосы и запах ароматического масла в твоей ванной, в полупустой солнечной квартире; груду фруктов и смех в тесной каморке, и почти-секс-но-нет-нельзя, улыбку и белобрысые патлы, которые ты восхитительно-нервным движением наматываешь на свой палец; крышу где-то в Белоруссии, и мы, перемазанные кетчупом, болтаем ногами над бездной двора и хохочем над восходящим солнцем... Наверное, у меня порвалось бы сердце, попытайся я вместить в него все эти «мы», сохраняй я свежесть восприятия. Больно ведь не только от официально признанных трагических потерь. Мы каждый день теряем что-то — время, себя; тот день, любой тот день нельзя повторить, никто из нас никогда-никогда больше в нем не окажется. И что толку с того, что этот человек вернулся, что я могу снова потрогать его, снова залезть с ним на крышу, снова дернуть его за волосы и посмеяться вместе? Это другой смех, другая крыша. Другая я.

Больше всего я ревную своих мужчин не к любовницам, не к текущим событиям, а к прошлому. Я всегда могу напроситься в гости, могу пожамкать ту же деву, могу подглядывать за вами в постели — но я никак не могу пройти с тобой этот путь, твою жизнь-до-меня. Посмотреть вживую на ссоры с мамой из-за бассейна, на твою первую любовь, на депрессию в конце 12 года... На то, что было важно и сильно, что оставило эти шрамы, которые я сейчас разглядываю с такой любовью. Я не могу помочь тому тебе, никак не могу коснуться его. Не могу быть рядом, и почему-то именно эта жажда сжигает меня особенно сильно. Возможно, это уже тоска по уходящей юности и бездонная жадность.

Наказание VS торг

С самого детства ситуация наказания казалась мне максимально возбуждающей. Человек заранее смиряется со своей несвободой, сам добровольно передает власть в чужие руки, сотрудничает. Переносит без сопротивления какой-то объем боли или ограничений. Но такие штуки — это всегда вертикальные отношения: если у тебя есть право применять к кому-то наказание, вы не можете быть на равных. Совсем другая концепция — плата или подарок, хотя внешне выглядит неотличимо. Это про равноправных партнеров, каждый из которых действует в рамках собственных интересов: ты получил удовольствие, доставив мне дискомфорт, и я с этим не спорю, но хочу теперь получить удовольствие ценой твоей боли. И ты мне эту возможность предоставляешь. Во влажных фантазиях обе ситуации привлекательны, обе вызывают прилив адреналина и эндорфинов, но в реальной жизни я не общаюсь с нижними, не вижу смысла в подчиненном партнере. А вот торг люблю: мы оба знаем, что нам доставляет удовольствие, и готовы платить за это. Это честная и открытая позиция, и она возбуждает сильнее принуждения.

Хотя, конечно, это все просто дрочево и подводить под него глубокую философию — довольно бесполезное занятие.

Про загадки

Сами по себе чувства абсолютно ничего не значат. Можно было бы привести в пример период Эральда, когда мне казалось, что силой моей любви можно резать бетон, а на деле этого не хватило даже на преодоление полосы отчуждения. Или же Костика, отношение к которому точнее всего описывает пошлая фраза "готова променять на тебя целый мир", причем в фазе "уже променяла" — и снова это ничего не дало. Но можно не ходить так далеко. Например, меня сейчас любит несколько человек. От тех, кто мимолетно встретил мою аватарку в сети и просто восхитился сиськами, до глубоких, поражающих центр воли эмоций, завязанных на мою личность. Это абсолютно та же самая субстанция, которая захлестывает волнами меня; те же слова, желания, страхи. Та же потребность видеть, касаться, говорить взахлеб; рассказывать о себе, о своих ошибках, о своем преодолении. Те же попытки казаться стойким; та же неудача, вновь и вновь нарушенное слово. Фетишизм, перенос любви на предметы или сопутствующие события. Все то же самое. И что? Своя любовь всегда кажется высокой и важной. Чужая, если она не связана со своей — не вызывает даже жалости, так, мимолетное удовлетворение самолюбия и брезгливость: что это тут ко мне прилипло. Я не могу даже заставить себя уважать ее, саму страсть, если она исходит от неприятного мне человека. Природа взаимности и причины, по которым она все-таки возникает, для меня до сих пор полная загадка.

Хорошо?

Самый главный вывод этой поездки оказался для меня неожиданным. Я так долго шла к этой точке, что сейчас практически невозможно поверить, что я наконец-то до нее добралась. Точка "здесь и сейчас". Осталось убрать мелкие последствия, подлую неуверенность в себе, выращенную по дороге. Поверить, что это возможно. Что я смогла.

Я так боялась момента, когда Зуки уедет. Хотела, чтобы это произошло уже скорее, была невыносима мысль о занесенной над головой бите — давай, пусть все уже сломается и я буду над этими руинами думать, как жить дальше. Потом он уехал — и словно бы ничего не поменялось. Я жду привкуса горечи во рту, жду боли, ностальгии, вот это "лежать в обнимку с твоей майкой, нюхать и плакать" — а ничего нет. Жизнь просто пошла дальше, интересная, насыщенная, с кучей любви и важных людей. Я пожала плечами и решила об этом не думать. Потом случился Тот Самый Момент: я оторвалась от всего этого, от всех своих дел — и совершенно не скучала по дому. Да, мне хотелось увидеть многих людей, но это желание было фоновым, безболезненным; формата "хорошо бы сейчас еще мороженку"; не ощущение, что ты ртом хватаешь воздух, а он ускользает от тебя. Месяц просто наслаждения каждой минутой, месяц любования, месяц любви на близком расстоянии. Вот это было предсказуемо — сильная влюбленность и никто больше не нужен; мысленный счетчик чуть-чуть все портил — или просто заставлял острее ощущать? Тик-так, осталось 24 дня. Тик-так, еще на час меньше. Я смотрю, как Зуки аккуратно сворачивает полотенце; ощущаю, как кузнечики давят на меня, как тень от клена ползет по моей незагорелой ноге, как солнце медленно катится по небу — и снова жду момента, когда мир схлопнется и мы расстанемся. В этот раз мы были вместе долго, очень долго, дольше, чем я когда-то раньше могла мечтать — но не бесконечно. Последнее прикосновение, последний поцелуй, последний взгляд — ну, давай, теперь будет больно... И нет! Я просто возвращаюсь к любимым занятиям, к своим лучшим людям. Я смотрю на наши фото и улыбаюсь — там, где должна жадно и голодно выть. Неужели наконец-то получилось?! Получилось наслаждаться тем, что есть прямо сейчас и прямо здесь, а не страдать по тому, что где-то там? Кажется, мне нужно больше эмпирического материала. Эти тезисы точно надо проверить. Неужели мне удалось договориться с внутренней сольпугой, и она больше не будет выжирать мне внутренности от того, что мы не можем получить весь мир в одно лицо и желательно навсегда?

Но многие моменты я сохраню в любимой шкатулке с коллекцией. Очень многие.