Работа

Наброски. Я представляла их совсем иначе.

Атмосферы уютного кафе, как у СК, нет и в помине. Это четыре часа нечеловеческого напряжения и внимания. Модель сидит неподвижно не больше 5 минут, а иногда — всего три, или даже одну. За это время нужно успеть. "Время!" — новая поза. "Время!" — еще одна. Нет ни секунды, чтобы выдохнуть; какими нелепыми теперь кажутся страхи, что кто-то будет заглядывать через плечо, сравнивать... Нет на это ни сил, ни времени. Работать. Работать. Работать. Быстрее. Взгляд. Штрих. Перечеркнуть, заново. Штрих. Линия. Точка — нет, вру, не отсюда. Стереть быстрым движением. Провести снова, и опять...

Как же это чертовски правильно. Ритм нового полугодия. Быстрее. Еще быстрее. Работать!

Прочитала у Ремарка фразу про "коровье счастье". О нем, о несбыточном мещанском быте, говорила пара из военной Германии — ежедневные бомбежки, сжигающие людей заживо, тысячи смертей на фронте, концлагеря для инакомыслящих, доносы, расправы, пытки... Ну да. Видимо, судьба и мне не дает "коровьего счастья". Только неудержимый огонь работы, опаляющий, неистовый.

Я смогу.

Болевые точки

Психолог обычно работает мягко. Она — красиво увядающая женщина с плавными движениями и тихим, вкрадчивым голосом. Но нередко она дожимает какие-то болевые точки, пока не увидит результат. Кажется, она тщеславна — или же я сама приучила ее к бОльшему, как и всех моих друзей; к тому, что я буду неудовлетворена, если сессия пройдет, не встретив сопротивления, не найдя ни одного узла, переполненного отчаянием.

Под ее вопросами я вдруг осознала, что действительно не могу вспомнить ни одной ситуации, когда бы отец обращался прямо ко мне. Естественно, он разговаривал со мной, но ни одного прямого обращения память не сохранила. Как он звал меня по имени? Обнимал ли когда-нибудь? Не помню.

"Попытайтесь представить, что он говорит вам — доченька, я люблю тебя".

Я пыталась, и это был худший день за последние недели. Чем-то еще? Именно этим ли? Меня сплющило, придавило, как многотонным камнем. Спала на удивление плохо, меня лихорадило. Наутро, почти не приходя в сознание, я написала Костику, что не хочу больше встречаться. Днем несколько раз перечитывала сообщения и пыталась уточнить — и каждый раз стирала. Нечего тут уточнить. Все правильно. Как это связано? Наверное, никак. Или может просто хватит в моей жизни тех, кто ко мне равнодушен?

Ужасно гнетет отсутствие денег. Планы есть, ресурса на реализацию нет. И хвостов по книге еще с десяток — мелких, понятно, но даже этикетки на флешки надо кому-то наклеить. А сначала распечатать. А до этого — придумать и нарисовать. И это только одна линия. Нельзя просрочить. К середине октября должно быть готово ВСЁ, чтобы полиграфия открыток и календаря не задержала презентацию... А денег нет даже на мороженое. В кармане 24 рубля, еще сотня отложена на завтрашние наброски... Когда я уже позврослею?!

Тихая гавань

Мне нравится чинить карандаши ножом. Нравятся запах грифельного порошка и чувство грубости, которое возникает от карандаша, выправленного без помощи точилки. Нравится смотреть, как акварель послушно смешивается в палитре — я ведь правда понимаю, как сделать чистый фиолетовый или густой-зеленый, и зачем нужно столько оттенков банальной охры. Люблю построения — даже тогда, когда руки не слушаются и чертят вкривь. Люблю саму атмосферу маленького заляпанного кабинета, в котором некрупный в целом Сергей Константинович выглядит мамонтом в телефонной будке. Наш чай, за которым девочки из колледжа всегда стараются выспросить банальное; люблю сидеть на полу и молчать в чашку с горячим чаем, таская изредка со стола кусочек печенья или шоколада. Люблю бежать на автобус в темноте, и сворачивать с облегчением за угол метро — на сегодня всё, никаких дел, нос в книжку и два часа счастья. А через два часа — вообще неслыханная роскошь, моя собственная постель...

Люблю то чувство спокойствия и уверенности, которым неизменно накрывает в середине каждого урока. Какой бы усталой, умирающей от боли, от жалости к себе, от одиночества я ни пришла туда — руки находят карандаш, прикнопливают бумагу к мольберту, и запрещают эмоциям вмешиваться. Господи. Спасибо за эту передышку.

Общего назначения

Этот дневник тебе читать просто некогда, поэтому я напишу сюда то, что не могу сказать тебе.

Я не откажусь от тебя и буду искать другие способы. Если есть где-то моя пара, тварь моего вида — то это ты, и я не представляю, где мне искать другую.

А главное — зачем.

Аналогии

Вроде бы детективы, а не мелодраматичные романчики, а все время узнаю себя в Агате Кристи.

Один мужчина, респектабельный успешный врач, три женщины. Красотка из прошлого, Вероника — звезда, актриса, требующая максимум внимания, привыкшая получать то, что ей захотелось. Джон сбежал от нее. Генриетта, умная, самодостаточная, скульптор с великим даром, всегда раздражающая его самостоятельностью и способностью ускользнуть в мир недоступного. Прекрасная собеседница, единственная, кто его понимает. Джон дружит с ней и ревнует ее даже к ее работе. Герда, неловкая, покорная, некрасивая мышка, вечно мучительно сомневающаяся в правильности своих действий, любящая Джона до безумия — Джон женился на ней и тиранит ее.

Я — все три эти составляющие. Каким же будет твой выбор?

Непоследовательно, я знаю

Проблема в том, что я оплакивала не прошлое, как обычно делается после разрыва, а будущее. В прошлом мы были друзьями, и жили рядом друзьями, и безумный секс у нас был — дружеским. Я не жалею о пройденных приключениях — и будет еще масса, и с ним, и в одиночку. Но ты так и не позволил себе попробовать — жить не рядом со мной, а вместе со мной. И вот это — жаль.

Выдохнули

Интересно наблюдать, как мои любимые обтесывают, шлифуют меня. Лешка заложил основы личности, вырастил меня из детства. Ашура научила всему женственному, что есть во мне. Эральд, как ни забавно, оказался абсолютно бесполезным. А Костик... Костик дал своей удачливости и веры в себя. И впервые я ощущаю себя достаточно сильной и смелой, чтобы жить одной. Я всегда могла это; в одиночестве нет никакого особенного фокуса, но это была бы обычная жизнь, не примечательная ничем. Всегда чего-то не хватало — денег, уверенности, сил — чтобы самой сделать ее НАСТОЯЩЕЙ, такой, какая она должна быть. Теперь все получится.

Окштейн сказал, глядя на меня: ты еще не знаешь, что такое любовь. Я кручу "Привет, пока" Серебряной свадьбы кругами, раз за разом — все опять кувырком, а я остаюсь дурак дураком... Начинаем опять с нуля.

Что ж. Учи меня, моя судьба, шлифуй, и не слушай моих жалоб. Я выдержу. Я хочу дотянуться до всех звезд, что мне суждены.

Перелом

Наверное, мне нужен мудрец. Старый, сильный, проницательный. Тот, что обнимет меня и скажет: тому, что должно случиться, невозможно помешать, равно как и сложно помочь. Живи. Научись владеть не собой, а каждым мгновением, в которое тебе довелось счастье дышать. Все, о чем ты суетишься сейчас — пустое, оно придет само в свой срок...

И я поверю в его мудрость, и эта сладкая ложь успокоит меня и придаст сил и уверенности. Я отдохну, и тогда гордыня снова возьмет верх, и я снова буду грызть цемент, роя свой путь.

Самое смешное, что я написала этот абзац пару дней назад. А сегодня — сходила к Окштейну. Но еще до того, как я зашла в его уютную конуру в подвале "Интеллектуала", весь шевелящийся, стрекочущий на все лады свечками и гекконами, я ощутила спокойствие. И он не сказал мне ничего нового.

"Зачем ты пытаешься управлять тем, что само собой ценно? Если у ваших отношений есть будущее — прекрасно, оно найдет тебя". Почти дословное повторение моих мыслей. Забавно, когда я издевательски писала этот абзац, они не подействовали. А из его уст почему-то сработало.

Впервые за три недели мне спокойно.

Вера

Внезапно с очевидной четкостью поняла, как люди приходят к Богу. Тому самому, Всеблагому и Всепрощающему.

Вот тебе плохо, плохо, плохо. И выхода нет, и соломоновские доводы, мол, все пройдет, не помогают. И тогда ты начинаешь верить, что хорошему человеку поможет Провидение. Или старик-Христос, или Будда. Подхватит на руки и прикроет. Только надо быть хорошим — каждый сам решает, как. Добрым и честным, самоотреченным, трудолюбивым — или наоборот, кровавые молебны возносить вовремя; так ли уж важно? Лишь бы уверенность, что всемогущий союзник останется доволен.

И самое забавное — это и впрямь работает. Становится легче, и жизнь налаживается. Потому что за этими намазами мы поклоняемся главному Богу — Времени. А оно всегда внимает людским молитвам.

Лабиринт

Я хожу крошечными кругами, натыкаясь на одну и ту же преграду. Как привязанная за ногу птица — беру разбег и на самом взлете падаю, ломая крылья, вкровь сбивая лапы, не в силах оборвать перевязь. Твержу себе — я могу и без тебя, я иду своей дорогой! — и каждый раз, едва сделаю пару шагов, закрываю лицо руками и плачу. Ты — лучшее, что было в моей жизни. Я не верю, не верю, не верю, что это все было случайностью и не должно иметь продолжения...

Из этого лабиринта должен быть выход! Не бросить все в сердцах, а распутать загадку. Не улететь, а остаться. Царь, назначь выкуп, скажи, какой подвиг совершить! Я согласна заранее на все. На одиночество и боль, на километры трудных дорог. Согласна меняться, расти, тянуться... только не на отступление.

Единственное, на что я не готова — это оставить тебя.